Дом — это самое чистое выражение породы, которое вообще существует. Первоначальная форма дома всецело вырастает из органического чувства. Её даже не создают. Она обладает такой же внутренней необходимостью, как раковина моллюска, как пчелиный улей, как птичьи гнёзда, и каждая черта первоначальных обычаев и форм существования, брачной и семейной жизни, племенного распорядка — всё это находит в плане и его главных помещениях — в сенях, горнице, мегароне, атриуме, дворе, кеменатэ, гинекее — свой образ и подобие. Достаточно сопоставить строй старосаксонского и римского дома, чтобы почувствовать, что душа этих людей и душа их дома — одно и то же. История искусства никогда не могла освоить этой области. Было ошибкой, когда в структуре жилого дома усмотрели часть строительного искусства. Эта форма родилась из тёмного житейского обихода не для глаза, ищущего выявляющихся на свету форм, и ни один архитектор никогда и не помышлял работать над планировкой крестьянского дома так, как работают над планировкой собора. Отсюда возникает постоянное методологическое затруднение, которое искусствоведы, по-видимому, ощущают, но не понимают. Их наука в случае всех первобытных и ранних эпох без разбора группирует утварь, оружие, керамику, ткани, погребения и дома — и притом исходя в равной мере из формы и из украшений, — обретая почву под ногами лишь с возникновением органической истории музыки, пластики и архитектуры, как обособленных и замкнуты: в себе искусств. Но здесь ясно и отчётливо пролегает разница между двумя мирами: миром самовыражения души и миром выразительного языка, обращающегося к глазу. Дом и равным образом основные, т. е. употребительные, формы утвари, оружия, одежды и посуды принадлежат к тотемной стороне бытия. Они характеризуют не вкус, но навыки борьбы, жизни и работы. Каждый исконный вид мебели есть слепок телесной осанки определённой породы людей, каждая рукоятка сосуда продолжает подвижную руку. Напротив, расписывание и резьба дома, одежда как украшение, орнаментация оружия и мебели принадлежат к сфере табу. 3 этих мотивах и фигурах для первобытного человека заключается, кроме всего прочего, ещё и магическая сила. Мы знаем германские клинки эпохи переселения народов с восточным орнаментом и микенские крепости с критской художественной отделкой. Так различаются кровь и глаз, порода и язык — политика и религия. По этой причине до сих пор не существует — а это могло бы быть одной из наиболее настоятельных задач для будущей исследовательской работы — всеобщей истории дома и его пород, которые следует изучать совершенно иными методами, нежели историю искусства. Крестьянский дом в соотношении с темпом любой истории искусства вечен, как сам тип крестьянина. Этот I дом стоит вне культуры и также вне высшей истории человечества; он не признаёт её пространственных I временных границ и сохраняет себя в своей идее неизменным при всех изменениях строительного искусства, которые осуществляются на нём, но не в нём.