скандальную главу где великанский малыш Гаргантюа, с точки зрения родителей наделённый столь же гигантским умом, сколь аппетитом, самостоятельно решает животрепещущую для обжоры проблему подтирок. Гигантский маленький принц, пользуясь вседозволенностью и окружающей его дворцовой пышностью, в поисках совершенной подтирки испробовал всё на свете. Испытаны бархатная полумаска, мартовская кошка, розы, укроп, чертополох, простыни, надушенные росным ладаном перчатки, занавески, подушки, пеньюары, шляпы всех фасонов, туфли, чучела, телячья шкура, голубь, баклан, заяц... И наконец, обретённый идеал — тёплый пушистый гусёнок. «...Напрасно выдумаете, будто всем своим блаженством в Елисейских полях герои и полубоги обязаны асфоделям, амброзии и нектару... По-моему, всё дело в том, что они подтираются гусятами...», — констатирует не по годам эрудированный ребёнок. Здесь монах в лице Рабле вроде бы с жестокостью истинного аскета отправляет предметы из роскошного усладительного и развратительного мира природных и рукотворных вещей в самую что ни на есть презренную субстанцию. Но Рабле — художник эпохи Ренессанса, способный передать в словах все краски окружающего мира, с таким смаком и любованием перечисляет вещи (чем в общем-то забавляется малыш Гаргантюа), что заставляет нас парадоксальным образом точно впервые почувствовать сочную свежесть огородных и полевых растений, ощутить чистейшую прелесть животных, восхититься эстетической утончённостью модного головного убора — атласных наушников с уймой золотых шариков. Конечно, каждая из этих вещей, даже не будучи унижена толстой попкой Гаргантюа, окончив свой путь, скорее всего, сгниёт или рассыплется в прах, как если бы она была клочком туалетной бумаги. Но ведь напишутся и обретут прекрасную плоть новые книги, роскошно зацветёт, ощетинится колючками новый чертополох, вновь выведутся очаровательные гусята, изобретут невиданной красы шляпы и неисчислимое множество всяких вещей, нужных и ненужных, но утверждающих в радости нашу «сладостную привычку бытия». Где предел, положенный взаимопроницательности материи и духа?! Возможно ещё чуть-чуть, и настанет миг, когда «такая же бездна чайных чашек, как птиц на морском берегу», сорвётся с подноса гоголевского полового, полетит, взмахнув крылом, на волю из душного трактира. Тогда ещё раз прекрасная Ремедиос, целомудренная героиня Маркеса, вознесётся в небеса на крахмальных простынях, вывешенных для просушки, а пошлая чеховская мадам Змеюкина, манерно молящая: «Махайте на меня веером!», вдруг почувствует в движении своего дешёвенького опахала то тихое веяние, в каком пророк Илия ощутил присутствие Творца.